Гиппенрейтер вадим евгеньевич биография. Современные мастера фотографии: Вадим Гиппенрейтер. Легендарный фотограф вадим гиппенрейтер

Вадим Евгеньевич Гиппенрейтер - выдающийся мастер фотографии, автор 28 альбомов. Выпускник факультета скульптуры Суриковского института стал художником в совершенно другой области. Ему подвластно то, что мало кому удается: удержать ускользающую красоту живой природы, остановить мгновение. Энергичный, легкий на подъем, фанатично преданный любимым местам, он "выписывает" на пленке старинные русские города, печальную природу средней полосы, фантастические труднодоступные области Камчатки и Урала. Он не снимает за границей, хотя более страстного путешественника, чем Гиппенрейтер, нет на свете. Просто он - не турист. Фраза, которые виртуозы этого искусства произносят с иронией, подходит ему, как перчатка: "Великий фотограф земли русской".

В.Г. Я вообще не занимаюсь отдельной фотографией. Всегда делаю книгу, независимо от того, будет она издана или нет. У меня есть только идея, которую я методично нанизываю на зрительный материал. Сначала нахожу место, которое привлекает меня, интересует, тревожит, вызывает особое отношение. Это может быть старинный город, природа какого-то края или просто вид с одной-единственной точки - с обрыва на Волгу, например. Меня привлекают по-настоящему средневековые города, не моложе XVI века, лучше всего - XII. Позже уже идет откровенный упадок архитектуры и живописи. Все, что последовало за Стоглавым церковным Собором, когда были введены каноны в иконописи и строительстве православных храмов, лишившие художников прав на творчество, положило начало падению старого русского искусства.

Борисо-Глебский монастырь

КИЖИ. Русская зима

Кижи

Кижи

В.Г. С подачи Виктора Руйковича, известного фотографа, большую часть жизни проработавшего в журнале "Советский Союз", я попал к художественному редактору газеты "Известия" по фамилии Волчек. Наснимал на Севере охотников, стариков, болота, костры и охотничьи избы и принес Волчеку пачку черно-белых фотографий (на цвет тогда еще не снимал). Едва взглянув, он предложил сделать из них ближайшую экспозицию "Окон Известий". Это была моя первая профессиональная школа. Тогда вышло несколько моих "Окон", и я впервые получил хорошие деньги. Волчек сказал мне: "Снимай, как снимаешь. Не обращай внимания ни на кого. Все снимают по-своему. И постарайся быть ни на кого не похожим". С этого и пошли мои фотоочерки в журналах "Смена", "Огонек", "Вокруг света" и других.

Кирилло-Белозерский Монастырь

Н.К. Вы действительно ни у кого не учились и фотоаппарат взяли в руки самостоятельно?

В.Г. Фотоаппаратом у нас в роду умели пользоваться все. Когда мне было 8-10 лет, в семье не считали за труд вставить пластинку и кассету и старым деревянным фотоаппаратом снять своих гостей или родню в праздник. Мы заряжали при красном свете пару кассет стеклянными пластинками, ставили аппарат на штатив, накрывались тряпкой, по матовому стеклу строили "кадр" и тут же шли в комнату проявлять тоже при красном свете. Сушили негатив на улице, потом печатали на дневной аристотипной бумаге, потом мокали в фиксаж - и готово. После войны я начал снимать "лейкой" - узкоформатной камерой. Мой отчим (отец, дворянин и белый офицер, погиб в 1917 году, когда я родился), тихий, очень интеллигентный человек, без конца конструировавший всякие фотоаппараты, не доверял новой технике и любил повторять: "Это все игрушки - все равно тряпкой накроешься". В чем-то он оказался прав.Если бы я не стал фотографом, вполне мог бы стать пианистом или профессиональным спортсменом. Меня даже водили к знаменитой Елене Фабиановне Гнесиной, которая била меня по рукам за нежелание заниматься сольфеджо. Я предпочитал ловить пескарей в Сетуни и был и остаюсь - очень непоседлив. Еще с пеленок умел грести на всех лодках, а в более зрелом возрасте начались горные лыжи и альпинизм.

Монастырь

Н.К. Но горные лыжи - такой элитарный для нашей страны вид спорта, особенно в прошлом. Как Вы пришли в него?

В.Г. В Россию в 1934 году приехали австрийцы, члены антинацистской партии Шуцбунд. Все они были альпинистами и лыжниками. Со многими я нашел общий язык. Мой первый учитель - легендарный Густав Деберл, профессиональный проводник в Австрийских Альпах, консультант известной фирмы по производству горных лыж Kneissl. С этих австрийцев начались горные лыжи в России. Альпинизмом я увлекся после войны, когда появились первые альплагеря. Мы путешествовали пешком, никаких асфальтированных дорог туда проложено не было, лазили по каким хотели горам, таскали на себе все снаряжение. Каждое лето я проводил в горах, поднимался на наши кавказские вершины, побывал на Эльбрусе. Часто на восхождение брал с собой лыжи - в горах и летом зима. На Эльбрус на лыжах впервые поднялся в 1939 году... Давайте пересядем, а то у меня против света глаз плохо видит. Много лет я играл в регби и боялся, что мне вышибут зубы, а вышибли глаз. На год я ослеп на один глаз, потом вылечился.

Старая Ладога

Псковский Кремль

Соловецкий монастырь

Н.К. Боже мой, это что же - по молодости? Когда же Вы все успевали?

В.Г. В молодости я все успевал: и в регби играть, и прыгать на лыжах с трамплинов, и даже марафон бегать. И еще учиться. Вот бы сейчас столько успевать, сколько тогда! Я очень хорошо учился в медицинском институте, получал двойную стипендию. Закончив три очень интересных курса и получив хорошее фундаментальное образование, я понял, что не смогу заниматься всю жизнь какой-то узкой медицинской специальностью. Первая же практика в клинике дала понять, что для меня это неприемлемо. Так и окончилась, не начавшись, моя карьера врача. Со скандалом оставив медицинский, я ушел в Суриковский институт. Окончил его уже после войны, в 1948 году. Но тогда скульпторы получали деньги только за "лики святых" - вождей, ударников, стахановцев. И я стал работать тренером по горным лыжам, чертежником, принимал какие-то нормы ГТО.
Н.К. Как Вы пережили войну?

В.Г. Война меня обошла довольно странным образом. Вначале мне сразу пришла повестка явиться с вещами в военкомат, что я и сделал. В анкете у меня значилось "мастер спорта по горным лыжам, такой-то разряд по академической гребле". Документы вернули "до особого распоряжения", очевидно, рассчитывая использовать меня в военных действиях в горах. Потом институт эвакуировался на два года в Самарканд. Во время эвакуации я был бригадиром на сельскохозяйственных работах. Но и учиться в Самарканде мы продолжали. У нас ведь были великие преподаватели. Я наблюдал, как работает Фальк; рядом с нами работал Фаворский, профессор художественно-промышленного училища; по соседству в Регистане жил Матвеев. Потому много лет спустя я и сделал альбом по Средней Азии, что хорошо ее знаю, много раз туда возвращался, снимал. Там все красивое: природа, архитектура, люди. Меня даже женить хотели на таджичке. В Самарканде много таджиков - открытые, хорошие, красивые люди. Но на севере, в Москве, они не живут, болеют, а я - не азиат, жить в Азии постоянно не могу.

Ярославский кремль

Троице-Сыпановский монастырь. Костромская область

Юрьев Монастырь. Новгородская область

Н.К. Вы не изображали "лики святых" как профессиональный скульптор и всегда были "вольным стрелком" как фотограф?

В.Г. Никогда и нигде не работал, не служил. Звучит кощунственно, хотя это не значит, что ничего не делал - наоборот. Просто не числился ни в какой редакции и не сидел на одном месте. Начал снимать спорт, который знал досконально, и стал активно публиковаться в спортивной прессе. Горные лыжи, альпинизм, всякие сложные походы, сплавы на плотах. Довольно случайно поснимал художественную гимнастику - только из-за знакомых девчонок. До этого никогда не снимал в помещении и в такой динамике. Получилось эффектно, со смазанными движениями и летающими лентами. Сразу прошло несколько журнальных обложек. Но больше я к таким экспериментам не возвращался, хотя все были довольны: и девушки, и я сам. Постепенно перешел на серьезные темы: спорт сегодня снял, завтра напечатали, послезавтра выбросили. Хотелось чего-то более значительного и несиюминутного.

Н.К. О чем была Ваша первая книга?

В.Г. Об альпинизме, называлась "В горах Карачаево-Черкессии". А потом сделал книжку про зубров в Беловежской пуще. Увидев зубров в первый раз, просто обалдел, до чего это замечательные звери. Год положил на то, чтобы снимать их, жил рядом, постоянно приезжал. Передо мной открывался первобытный мир, в который можно было попытаться проникнуть. Ведь зубры были уничтожены почти полностью, только несколько особей сохранилось в частных парках. Зубра скрестили с бизоном и, используя закон Менделя, отбирали потомство для скрещивания с большим процентом крови зубра, чем бизона, и в конце концов вывели практически чистокровную породу. В настоящее время это поголовье в лучшем виде носится по горам-лесам, проблема сохранения вида отпала. Я до сих пор, если предоставляется возможность, снимаю этих зверей. Альбом "Беловежская пуща" напечатан с цветных фотографий. Разложил картинки по номерам и отправил вместе с текстом в типографию имени Сталина в Минск. Текст вышел на белорусском и под другой фамилией (кому-то нужна была публикация), но деньги мне заплатили сразу. Отношения с сотрудниками Беловежской пущи у меня до сих пор отличные.

Камчатка. Вулкан спит

Н.К. Значит, Вы выбрали своих героев: природу и животных?

В.Г. В общем, да. Книжка "Сказки русского леса" - без единого человека, черно-белая, посвященная временам года. Леонид Жданов, известный танцовщик, заслуженный деятель искусств России и фотохудожник, все пилил меня, пока не заставил сделать ее. Несмотря на опасения издательства по поводу "безыдейности и неактуальности", она не дошла до прилавков, была раскуплена на корню со склада в типографии.

Н.К. Вы часто пишете тексты к альбомам сами. Почему?

В.Г. Кто, кроме меня, напишет текст про Командорские острова? Или про зубров? Или про извержения вулканов на Камчатке? Мы с вулканологами стояли у истоков изучения камчатских вулканов! С нас это все началось.

Молния и луна

Вулкан, ночь, луна, молния

Н.К. Как Вы попали на Камчатку? По приглашению вулканологов?

В.Г. Нет, история совсем другая. Я развелся с женой, считал, что жизнь поломана, все кончено. И решил уехать на Камчатку, мозги проветрить. Никогда раньше там не был, никого не знал. Знал только, что там недавно создан институт вулканологии. Приехал в Петропавловск - и сразу туда. Мне дали ключ от жилого корпуса и сказали: "Живи". Шло начало 60-х, вулканологи ждали извержения - иначе для чего было организовывать институт? Как раз в тот год, когда я приехал, произошло извержение Ключевского вулкана. Мы подались туда вместе. Перед этим мы ездили в Ключи на вулканостанцию у подножия задымившей Ключевской сопки. Вулкан - высотой почти 5000 метров, неизвестно что происходит внутри. Сидеть и ждать внизу бессмысленно, надо лезть наверх. Боязно, но надо. Залезли: кратер глубиной 400 метров, диаметром 800, внизу колеблется, кипит, шипит и фонтанирует лава. Гора ходит ходуном: когда стоишь на краю кратера и снимаешь, то замечаешь, что все движется. Вся гора вроде как стоит на яичнице. Зрелище обалденное!

Н.К. Страшно находиться в непосредственной близости от извергающегося вулкана?

В.Г. Страшно попасть под троллейбус, а не под камень, летящий из кратера. В извержении все закономерно. Приходилось убегать от раскаленной лавы... Главное в первые дни извержения оглядеться и оценить обстановку. Взрывы и выбросы раскаленной породы происходят не хаотично, а строго направленно. Не центрально, не вертикально, а под углом. Вулканологи знали примерно столько же, сколько и я, ориентироваться приходилось на месте. Во время извержения всегда плохая погода, происходит выброс в атмосферу паров воды, дробленой породы. В ней содержится масса газов - вся периодическая система Менделеева. Постоянное трение раскаленной породы, паров воды и всей этой химии образует электрические разряды. Нарушается связь по переносной радиостанции - сплошной треск. Разряды даже не всегда видны в черных тучах над кратером. И только отдельные выбросы выдают молнии, которые мне удалось запечатлеть в серии фотографий.

Извержение вулкана Толбачек

Рождение Вулкана

Извержение. Начало

Извержение продолжается...

Извержение

Вулкан. Камчатка. Извержение

Камчатка

Лава наступает... Извержение на Камчатке

Пепел... после извержения

Над облаками... Камчатка

Н.К. А на Вас ничего не упало?

В.Г. Падало. Снимать-то хочется ближе, вот и лезешь, позабыв осторожность. Может произойти изменение направления выброса. Камни летят вверх на много километров, так что про них успеваешь забыть. Тут-то они и сыпятся на голову. Раз мы с приятелем попали под взрыв лавового пузыря, ошметки которого летели через нашу голову: мне распороло пуховую куртку, вонь от горелого пуха стояла страшная. Однажды попало камнем прямо по деревянной камере. А на первом знаменитом извержении Ключевского вулкана в 1965 году и вулканологи, и я перепортили все свои аппараты. Когда мельчайшая пыль вроде дробленого стекла сыпется с неба и попадает в оправу объектива, он перестает двигаться. Нам было обидно - извержение только началось. Пошли в магазин в Ключах, там были аппараты "Москва", сделанные по образцу "Роллейфлекса". Во время дождя крыша прохудилась, их залило, и они, никому не нужные, валялись в ящике. Мы выбрали более-менее подходящие аппараты, заплатили по рублю, перебрали их, привели в порядок. Этой скромной камерой я снял все извержение. И до сих пор использую эти слайды.

Н.К. А чем Вы все-таки снимаете? Как говорил Ваш отчим: "Все равно тряпочкой накроешься"?

В.Г. Движение надо все-таки снимать камерой более оперативной. Но я снимаю не узкими камерами, а широкими, 6х7 - "Асахи-Пентакс" и "Мамия РБ-67". А все, что можно делать не спеша, делаю старинной большой камерой: ставлю штатив, накрываюсь тряпкой, и, пока не утрясу кадр, от этого места не отстану. Проявляю сам в ванной. Зачем ехать проявлять куда-то через всю Москву, если можно то же самое сделать дома в любое время суток? Я должен всегда знать, в чем я ошибся, если со съемкой что-то не так. Меня научил этому опыт работы с "Правдой". Однажды я снимал Таллиннскую регату. Мой знакомый Тимир Пинегин, легендарная личность, чемпион Олимпийских игр и мира, дал мне катер, чтобы я мог работать в любых условиях - и в шторм, и в волну. Яхты опрокидывались, погода была чудовищная. Я наснимал такого, что мало кому удавалось. Съемку запороли в "Правде". С тех пор все делаю сам.

Н.К. Скажите, это нормально - снять в течение дня один кадр?

В.Г. Нормально и ни одного кадра в течение дня не снять. Совершенно нормально. Дважды я был на Байкале. Не снял ничего. Тупое пустое небо, отражающееся в озере, выгоревшие летом, никакие склоны, - что там снимать, и кому это нужно? Байкал - объект очень интересный и сложный. Чтобы снять его как следует, там надо жить - искать интересные временные состояния ранней весной или поздней осенью. Когда лед начинает рушиться, и шторма гоняют льдины. Чтобы хорошо прочувствовать любой пейзаж, в нем надо жить какое-то время.

Н.К. Вот великий Клод Моне сидел годами на берегу крошечного пруда у своего дома в Живерни и ловил моменты - ракурсы, всплески солнца, изменение цвета. Благодаря этому мы имеем 300 картин, разбросанных по всему миру...

В.Г. Безусловно, он жил в этом пейзаже. Но не надо по пустякам тревожить большого человека. Это я о фотографии и о Моне. Живопись и фотография - совершенно разные вещи, хотя есть и точки соприкосновения. Книга, составленная из фотографий, - большая мозаика, выстраивающаяся в результате в некую картину, создающую определенное состояние. Наснимать видов - нет ничего проще. И в то же время сложнее. Я не снимаю Москву, потому что я ее "не вижу", у меня нет к ней собственного отношения. Да и не хочу я ее снимать. А вот в Псков могу ездить сто раз, пока не сниму его так, как мыслю - таким, каким он мне нравится. Или в Новгород, или в Кижи. Решая такие задачи, приближаешь фотографию к ИСКУССТВУ. Тогда в результате, хотя картинка остается плоской, создается некий объем, образ того или иного города. Рамки плоскости раздвигаются, и рождается состояние - то есть то, что делает фотографию пейзажа искусством.

Н.К. Как Вы считаете, правильно ли будет сказать, что с помощью фотографии человек, не видевший своими глазами красоту природы того или иного края или шедевра древнерусского зодчества, может составить верное представление о них?

В.Г. Очень приблизительно. В Суриковском институте, где я учился, преподавали наши великие искусствоведы - Виктор Никитович Лазарев, Михаил Владимирович Алпатов и Андрей Дмитриевич Чегодаев. Их книги до сих пор - основа для студентов. Читая лекции, показывали нам иллюстрации. Чегодаев водил в запасники Пушкинского музея. Ему все доставали, всегда шли навстречу - он был очень человечный человек. Алпатов, наоборот, был требовательный - не дай бог ошибиться с датой создания какой-нибудь иконы! Часто на занятиях проектировали на стенку слайды: Феофан Грек, Дионисий, Андрей Рублев... Позже я попал в Новгород, в церковь Спаса на Ильине, до самого верха расписанную Феофаном Греком. Когда поднялся на леса и увидел их нос к носу, впритык, я был изумлен. И тут же написал заявку в издательство "Планета": "Давайте снимать Новгород". И "Планета" быстро среагировала. Так из-за потрясения фресками Феофана Грека я снял альбом про Новгород. Вот таково приблизительно соотношение фотографии и реальности.

Н.К. Сейчас нет ни издательства "Планета", ни "Искусства". Кто же теперь издает альбомы?

В.Г. Никого нет. Никто не издает. У меня лежат горы готовых материалов с текстами - Новгород, Псков. Никто не хочет рисковать деньгами: чтобы выпустить альбом, надо вложить 150 тысяч долларов, а когда они вернутся - неизвестно. В магазинах сейчас все время спрашивают, нет ли альбомов о России, а предложить нечего.

Н.К. О чем Ваш последний альбом?

В.Г. О Карелии. Называется "Гармония вечного". Естественно, я такого названия не хотел - так решила редакция. Мое название было простое: "Природа и искусство Карелии". Гармония вечного - это, в сущности, общее место. Так можно сказать о любой природе вообще.

Н.К. Есть ли места, куда Вам хотелось бы возвращаться?

В.Г. Мне всегда хочется возвращаться на Север. И на берег Белого моря, и на Кольский полуостров. Никак не доеду до старой Ладоги - там древнейшая русская крепость и отличные средневековые памятники, фрески XII века. Осенью вновь поеду на Соловки, которые после кошмаров ГУЛАГа недавно отреставрировали.

Н.К. О чем Вы мечтаете?

В.Г. Моя голубая мечта - сделать здоровенный альбом "Заповедная Россия", куда вошли бы всякие приметные природные места - Камчатка, Урал, заповедники плюс старое русское искусство, которое еще сохранилось. Сейчас я без конца езжу в Псков, где на берегу реки Великой стоит собор Мирожского монастыря и есть возможность снимать с лесов фрески XII века, которые никто никогда не переписывал. Это, пожалуй, единственные в России фрески такой редкой сохранности, невероятно красивые. Высочайший уровень искусства.

В долине гейзеров

Горячее озеро Долины Гейзеров

У каждого фотографа в жизни есть своя отправная точка, тот момент, когда поднимая камеру для очередного кадра, уже точно понимаешь, зачем это делаешь и какой результат желаешь получить. В пейзажной фотографии без этого состояния, без личного восприятия окружающего тебя мира, обойтись практически невозможно. Не составляет никакого труда научить человека нажимать на спусковую кнопку, выставлять правильные значения выдержки и диафрагмы, и даже обрабатывать и печатать полученные кадры. Но заставить видеть, чувствовать то, что снимаешь - невозможно. Каждый к этому приходит сам, или не приходит...

Фотографии Вадима Евгеньевича Гиппенрейтера, вернее его фотоальбомы "Мещёрская сторона" и "Гармония вечного", которые я впервые увидел ещё в середине 90-х, произвели на меня сильнейшее впечатление. Тогда и пришло понимание того, что пейзаж - это не только красивая картинка, закат или восход, горы, море или лес... Это в первую очередь состояние - состояние природы и состояние фотографа, пропустившего увиденное через себя. Именно его глазами мы видим всю красоту и многообразие окружающей нас действительности. Работы Гиппенрейтера и стали для меня той самой отправной точкой, полностью изменившей отношение к пейзажной съёмке...

За 20 лет я смог собрать практически все его фотокниги. Что-то подарили друзья, что-то смог найти в букинистических отделах. Даже с Украины пересылали. Но наиболее сильные воспоминания связаны конечно с личным общением. Весной 2004 года в "Фотоцентре" на Гоголевском проходила персональная выставка Вадима Евгеньевича - "Восхождение". Пропустить такое событие было невозможно...

К тому моменту я знал большинство его опубликованных работ практически до деталей. Но фотографии в большом формате трудно сравнить с альбомной печатью, можно лишь любоваться увиденным. Вопросов было много. Вадим Евгеньевич оказался прекрасным собеседником, внешне строгим, но с удивительным обаянием и фантастической энергетикой. Мы расспрашивали его и о старой деревянной камере с листовой плёнкой, с которой он так и не расстался, поменяв лишь оптику на более современную. Были вопросы и о технике съёмки.

(Кижи / фото В. Гиппенрейтера)

Спросил его и о мастер-классах по пейзажной фотографии, не планирует ли проводить. Он улыбнулся и, посмотрев своим удивительно пронзительным взглядом, ответил: - А чему я могу научить? Пользоваться фотокамерой сегодня может любой, всё это есть в интернете, да и камеры теперь совсем для ленивых - снимай не хочу... Учить композиции? Для этого есть музеи - там всё уже сотни раз написано, ходи - рассматривай, запоминай... А вот понять, почувствовать, что снимать нужно именно здесь и сейчас, видеть - этому не научишь, это или есть у фотографа, или нет..."

(В. Гиппенрейтер, "Фотоцентр", 2004 год)

Гиппенрейтер всю жизнь снимал камерой, сделанной в 1895 году. Причём сам доводил её до нужной кондиции — под современные кассеты и объективы. А уклон задней стенки камеры позволял играть с перспективой. Возможность смещения передней стенки вверх-вниз и в стороны — подвижки, которые исправляют перспективу, основа широкоформатной съемки — были в деревянных камерах с самого начала. Это были настоящие профессиональные фотоаппараты - говорил он, оставаясь верным своим камерам до наших дней...

(вулканологи на фоне извержения вулкана Толбачик 1975 год / фото В. Гиппенрейтера)

Было ещё много вопросов и ответов, но они почему-то совсем не отложились в памяти, а вот его работы на стенах "Фотоцентра" я помню до сих пор...

(Берег Белого моря / фото В. Гиппенрейтера)

Его архив насчитывает более 50000 фотографий, в основном сделанных на цветную форматную обращаемую пленку. В свои 87 он был всё так-же бодр и энергичен. Продолжал кататься на горных лыжах, с которыми не расставался всю жизнь...

(с друзьями по проекту foto.ru, 2004 год )

Фотографий с автором практически нет, что и не удивительно. Фотограф всегда снимает сам, и очень редко когда кто-то снимает его. Но совершенно случайно нашёл в сети вот это фото с тайменем из видеофильма 1957 года "В горах Саянских" (сам фильм можно посмотреть )

(кадр из фильма В горах Саянских)

Я не буду пересказывать биографию Вадима Евгеньевича, всё это в достаточном объёме давно уже есть в сети . Приведу лишь несколько его замечательных слов, которые вспоминаю раз за разом, когда смотрю через видоискатель камеры на удивительные красоты окружающего нас мира...

- Снимаю то, что мне нравится. Надо нести собственное отношение и восприятие пейзажа. Пейзаж - прежде всего взаимосвязь твоего внутреннего состояния и состояния природы. Оно может быть интересным, а может безразличным...

(Ленские столбы / фото В. Гиппенрейтера)

- Бывали у меня такие состояния, когда целый день аппарат таскал — и ничего не снял. Когда нет пейзажа, нет настроения, нет состояния...

(фото В. Гиппенрейтера)

- Вот попробуйте посадить пять художников, чтоб они нарисовали портрет одного и того же человека. Получится пять разных портретов, и каждый из них — автопортрет самого художника. Его отношение, его решение. Так же и с фотографией...

(фото В. Гиппенрейтера)

- Художник создаёт нечто из ничего, художник может что-то взять из своей головы, из своей интеллигентности. А фотограф имеет дело с реально существующими предметами. Фотограф констатирует факт со своим собственным отношением. Это констатирование может превратиться в произведение искусства, если сделано с соответствующим отношением. В фотографии очень важно передать состояние момента. В серую погоду, допустим, какие-то туманные места, туманное небо, соответствующее освещение под ногами, соответствующее общее настроение. Если это настроение передано, то фотография, можно сказать, состоялась. А если этого состояния нет, то получается фальшивая картинка, которая к этому изображению отношения не имеет. Поэтому должен быть очень целостный подход к тому, что ты видишь, своё собственное отношение и возможность реализовать то, что ты чувствуешь. И об этом не надо забывать...

(фото В. Гиппенрейтера)

- Чтобы хорошо прочувствовать пейзаж, в нем надо какое-то время жить...

(фото В. Гиппенрейтера) (фото В. Гиппенрейтера)

16 июля 2016 года на 99 году жизни Вадима Евгеньевича Гиппенрейтера не стало...

В 1934 году начал кататься на горных лыжах под руководством Густава Деберли (Австрия). Первый мастер спорта СССР по горным лыжам (1937). Первый чемпион СССР по слалому (1937). Чемпион СССР по слалому 1938 года. С 1937 по 1960 год - тренер по горным лыжам спортивных обществ «Вита» и «Зенит».

В 1948 году получил образование скульптора, закончив Московский художественный институт имени Сурикова. После института увлёкся фотографией. Занимался альпинизмом и горными лыжами. Был первым чемпионом СССР по скоростному спуску 1937 г. Также стал первым, кто спустился с Эльбруса на лыжах в 1939 году. В дальнейшем он трижды завоёвывал первенство Советского Союза по горным лыжам. Очень известны фотоальбомы Вадима Гиппенрейтера «С Камчатки». Он стал одним из немногих, кто снял Извержение Толбачика в 1975 году.

Двоюродный брат и бывший муж Юлии Борисовны Гиппенрейтер. Имеет троих детей (две дочери и сын), пять внуков, двух правнуков.

Указом Президента Российской Федерации Д. А. Медведева № 188 от 12 февраля 2012 года Вадим Евгеньевич Гиппенрейтер награждён орденом Почёта.

Работы и выставки

Автор 28 фотоальбомов по тематикам спорт, искусство, природа, в его архиве около 50 тыс. форматных слайдов. Золотая медаль Международной выставки «ИНТЕРПРЕССФОТО» (1966). Член Союза журналистов СССР, член Союза фотохудожников России.

Изданные фотоальбомы:

• Сказки русского леса. М., 1967.
• К вулканам Камчатки. М., 1970.
• Теберда - Домбай. М., 1970.
• Заонежье. Музей-заповедник под открытым небом. М., 1972.
• Командоры. М., 1972.
• Новгород. М., 1976.
• Вершины впереди. В горах Кабардино-Балкарии. М., 1978.
• Рождение вулкана. М., 1979.
• Мещерская сторона. М., 1981.
• Мелодии русского леса. М., 1983.
• Времена года. М., 1987.
• Средняя Азия. Архитектурные памятники IX-XIX вв. М., 1987.
• Гармония вечного. Древнее искусство Карелии. Петрозаводск, 1994. ISBN 5-88165-004-2.

Средняя полоса, Урал , Камчатка , Курильские и Командорские острова, природа и памятники архитектуры. До недавнего времени он продолжал путешествовать и фотографировать.

За долгие годы, посвященные фотографии, Вадим Евгеньевич ни разу не пользовался цифровой техникой. 70 лет назад ее просто не существовало, да и теперь он предпочитает аналоговую камеру любым современным.

Самый известный фотограф России рассказывает о себе и о собственном отношении к фотографии.

- Вадим Евгеньевич, как и когда вы начали заниматься фотографией?

Я вырос на берегу Москвы-реки, под открытым небом. Был с малого возраста предоставлен самому себе. Уже с 5-7 лет я мог запросто просидеть на берегу речки в ожидании рассвета, с крохотным костерком. Самое таинственное время — это когда ночь кончается и появляется первый просвет. И так продолжалось всю жизнь. По природе я, конечно, биолог. Но с биофака меня выгнали за то, что у меня отец дворянин. Потом приняли в медицинский институт как спортсмена — я к тому времени был уже чемпионом Москвы , чемпионом СССР, а в 1939-м году первым съехал с вершины Эльбруса. В мединституте очень хорошо преподавали общую биологию. Но врач должен быть узким специалистом, а меня это не устраивало — положить жизнь на одну специальность. Я перевёлся в художественный институт и окончил его в 1948-м году. В это время был расцвет культа личности, деньги платили только за портреты вождей. Этого я тоже делать не умел. Поэтому я проработал 20 лет тренером по горным лыжам, занимаясь при этом фотографией.

Снимать я начал в раннем детстве. В каждой интеллигентной семье были деревянные фотоаппараты — и российского производства, и заграничные. Лет с семи мы уже совали нос во всю эту аппаратуру, ставили камеру на штатив, накрывались тряпкой, по матовому стеклу строили картинку. И когда собирались родственники, нас заставляли фотографировать. Снимали на стеклянные пластинки, сами их проявляли при красном свете — весь процесс был в руках.

После войны я занялся охотой. Охота приучила меня к пониманию леса и к тому, что сфотографировать — это гораздо сложнее, чем убить птицу или зверя. По ходу освоения леса я фотографировал всё, что связано с охотой и с лесом. И когда издательство «Физкультура и спорт» решило напечатать «Настольную книгу охотника», у них не оказалось никаких иллюстративных материалов. И всё, что я снимал для себя просто из собственного любопытства, из своего отношения к этому делу, — всё попало к месту: следы медведя в грязи; охота с подсадной уткой; медведь, дерущий кору, когда он чистит когти. А в поездках я целенаправленно снимал российскую природу, заповедную Россию. Поскольку я довольно серьёзно и правильно относился к лесу, меня пускали на любую территорию. Я мог снимать и на территории заповедника, как на Белом море, мог и рядом, на каких-нибудь островах.

Я всю жизнь снимал камерой, сделанной в 1895 году. Причём я её сам доводил до нужной кондиции — под современные кассеты и объективы. А уклон задней стенки камеры, возможность смещения передней стенки вверх-вниз и в стороны — подвижки, которые исправляют перспективу, основа широкоформатной съемки — были в деревянных камерах ещё в те времена. Это были настоящие профессиональные фотоаппараты.

- Какие места в России — особо любимые?

Я сам человек северный, поэтому больше ездил на север. Карелия, Кольский полуостров, Урал, Дальний Восток , Чукотка , Камчатка, Командорские острова… Я объездил очень большую часть России. Был на всех Курильских островах. Но бессмысленно говорить, что в России я побывал везде — настолько Россия необъятна и разнообразна. Куда ни поедешь, в любую сторону — всё новое. Камчатка всегда разная. Сколько раз я там снимал — каждый раз всё менялось. И в Сибири куда ни попадешь — всегда всё новое.

На Камчатку я ездил в течение 40 лет. В первый свой приезд я познакомился с вулканологами и потом был в курсе всех событий на Камчатке. Как только там что-нибудь происходило, мне сразу сообщали, и я ехал туда. Про извержение вулкана Толбачик я знал заранее. Целый год длилось это извержение, то затихало, то снова возникало, и целый год я там снимал. Многие люди с аппаратами избегают этих съёмок, потому что там без конца сыплется на голову пепел, воды нет, дождевая вода — кислая, в ней никакая еда не годится… Один аппарат мне разбило вулканической бомбой — куском застывшей лавы. Есть фотография, где я сижу и что-то делаю, а сзади рушится лавовый поток. И чайник стоит на куске горячей лавы. Снял меня вулканолог Генрих Штейнберг. Я ему говорю: «Давай садись на моё место, теперь я тебя сниму». Пока мы менялись местами, прилетел булыжник и врезался в крышку чайника, заклинил ее намертво. И на следующем кадре Генрих сидит уже с этим чайником.

Никто не знал, когда кончится извержение. Приходилось постоянно ездить в Москву за плёнкой. Привозил запас плёнки в расчёте на то, что мне хватит на съёмку. Но извержение продолжалось, плёнка заканчивалась, приходилось снова лететь в Москву. В какой-то момент всё закончилось, и наступила абсолютная тишина. Это было очень непривычно, потому что мы уже вжились в непрерывный грохот. Изверженные породы вступают в реакцию с кислородом, начинаются новые химические процессы, новый разогрев той же самой лавы. И через 10 лет я поехал туда снимать эти процессы. Так что материала по Толбачику у меня хватит на 10 альбомов.

- Есть места в России, где вы не побывали и жалеете об этом?

Конечно. Разве один человек может везде побывать в России! Я два раза был на Байкале и не сделал ни одной фотографии. Потому что там надо достаточно долго жить, чтобы сделать снимки. За границей я бывал, но мне там ничего не надо. Это всё не мое. Там, где все обжито, уже снимать нечего. А природа необъятна и разнообразна.

- А вы всегда знали, что будете снимать в каждой поездке?

Я никогда не ездил просто так, всегда ездил с конкретной задачей и с определённой целью. Я выбирал такое место, где заведомо знал, что буду работать всерьёз. Причём большую часть жизни ездил в одиночку, вот чем я неудобен. Я ездил в места, связанные с походом, с автономной жизнью: сколько можно, доезжал на каком-нибудь транспорте, а дальше шел пешком. Все на себе: рюкзак с палаткой, аппаратура, топор, спальный мешок.

По можно на машине проехать, но это старая культура, старые памятники, города-музеи. Там очень много материала, но это уже все-таки цивилизованная съемка.

Человек приезжает в такое место и понимает, что до него здесь снимали тысячи людей. Можно что-то новое увидеть для себя?

Конечно, ведь каждый фотограф снимает то, чего другой человек не видит. И каждый человек по-своему снимает, если у него есть собственное представление о том, что такое хорошо и что такое плохо. Человек ездит в такие места, куда другой не поедет. Даже одно и то же место все видят по-разному. Особенно это бросается в глаза в искусстве. Если пять художников будут писать портрет одного человека, то получатся пять разных портретов. Потому что каждый человек привносит в человека, которого он пишет, своё собственное отношение, своё собственное понимание его. Каждый фотограф тоже видит по-своему. Поэтому здесь бесконечное количество вариантов. Из года в год всё меняется, везде появляется что-то новое. Все зависит от подхода, от состояния природы, от времени года.

Бывали у меня такие состояния, когда целый день аппарат таскал — и ничего не снял. Когда нет пейзажа, нет настроения, нет состояния — есть интересная фактура под ногами, что-то вроде натюрмортов, какие-то листики, лужа, ручеёк с лягушками. И я начинал искать вот такие фактуры. И когда делаешь книгу — эти фотографии всегда ложатся на своё место.

При съемке пейзажей у большинства фотографов чувствуется стереотип подхода. Все очень любят снимать закаты…

- … и солнечную погоду. В середине дня я, как правило, не снимал. Это плоское, с одной точки освещение. Чем хуже погода, тем интереснее снимать. Пейзаж — это моё отношение к тому, что мне нравится. Я не люблю пустых солнечных пейзажей, когда всё одинаково освещено, пёстрое, яркое, красивое — и всё одинаковое. А в плохой погоде всегда есть какое-то настроение, какие-то нюансы. При солнце тоже иногда можно извлекать замечательные красивые вещи, но солнце обезличивает пейзаж. Чем погода хуже, тем она мне интересней. В самую плохую погоду постоянно всё меняется, появляется что-то новое. И смены состояний погоды тоже интересны: происходят разные подвижки в облаках, в освещении, меняется общее состояние.

Часто путешественники попадают в интересное место на считанные часы. Есть маршрут, есть сроки, а нужного освещения нет...

Поэтому я всегда ездил один. Группе надо пройти маршрут, а мне как фотографу надо здесь посидеть ещё пару дней. Когда съёмка делается на ходу, когда много людей связано друг с другом, — могут быть только случайные картинки. Я сам ходил в сложные походы. Но я был влиятелен как участник похода и иногда просто ставил условие: здесь мы будем стоять 2-3 дня. Я плавал с вулканологами на крохотном судёнышке по всем Курильским островам, и мы останавливались там, где мне надо было снимать. На Курилах хорошей погоды не дождёшься, так же, как на Камчатке, и съёмки там было мало. Но я снял всё, что надо было вулканологам.

На Камчатке я бывал очень подолгу, там невозможно что-то снять за короткое время. Камчатка окружена с одной стороны Тихим океаном, с другой стороны Охотским морем. Температура воды — 4 градуса. Над этим холодильником всегда стоит толстенный слой облаков. И когда вся эта масса облаков начинает наезжать на Камчатку, то в двух шагах ничего не видно. На Камчатке можно просидеть месяц и ничего не снять, кроме своих резиновых сапог. Поэтому рассчитывать на то, что я приеду на Камчатку и сниму сразу большой материал, — просто несерьёзно.

- Можно определить идеальную точку съемки, или это только субъективное восприятие мира?

Безусловно, это субъективное восприятие. Но это еще и знание некоторых законов обращения с плоскостью. Фотография использует законы искусства, имеющего дело с плоскостью. Изображение должно не разрушать эту плоскость, а оформлять ее. Надо знать законы композиции, законы построения такого оформления плоскости. Картинка, повешенная на стену, не должна протыкать стену своей бесконечной перспективностью. При этом глубина может присутствовать. То есть какие-то предметы замыкают переднюю сторону этой глубины, что-то замыкает заднюю сторону — размытый лес или облака. Как в аквариуме между двумя стенками существует пространство. Это серьёзный вопрос искусствознания, о котором фотографы, как правило, не думают.

Художник создаёт нечто из ничего, художник может что-то взять из своей головы, из своей интеллигентности. А фотограф имеет дело с реально существующими предметами. Фотограф констатирует факт со своим собственным отношением. Это констатирование может превратиться в произведение искусства, если сделано с соответствующим отношением. В фотографии очень важно передать состояние момента. В серую погоду, допустим, какие-то туманные места, туманное небо, соответствующее освещение под ногами, соответствующее общее настроение. Если это настроение передано, то фотография, можно сказать, состоялась. А если этого состояния нет, то получается фальшивая картинка, которая к этому изображению отношения не имеет. Поэтому должен быть очень целостный подход к тому, что ты видишь, своё собственное отношение и возможность реализовать то, что ты чувствуешь. И об этом не надо забывать.